Христофор Колумб - преданный и забытый...

...устроив длинное и нетяжелое, терзаемое кашлем сухим тело в персональном, древоточцем изглоданном кресле, обозревал туманный горизонт и едко улыбался.
      
Кристобаль Колон, упрямый генуэзец, возвращался из четвертого и последнего своего похода. Времена упоительно-незабвенные, когда он величаем был «адмиралом и вице-королем всех островов и материков, которые он откроет и приобретет», погибли безвозвратно в пятнадцатом веке.

Изабелла Грязная, прагматичная и вероломная королева, какой он преподнес в свое время земли Нового Света (все остальное, включая почетный, дарованный некогда титул, она отняла хладнокровно сама) – была уже с год как мертва и лежала в дубовом, обитом железом гробу в кафедральном соборе Гранады, рядом с которым спешно возводили Королевскую Капеллу. Изабелле было не до него.

И Кристобаль, случалось, даже жалел об этом. С ней, корыстной и ветреной, но далеко не глупой апологеткой Торквемады хоть как-то можно было договориться. С Фердинандом же, августейшим вампиром – всякая возможность реабилитации исключалась начисто.

...и этот гвоздь, не дающий ступить на левую ногу! Каждый раз он зарекался брать  строптивого севильца Альфонсо Дельгадо, сапожника и поэта, на борт – и каждый раз переменял решение, за что расплачивался впоследствии собственными нервами и кровью.
      
Гвоздь, начавший донимать его еще третьего дня, выпятился теперь совершенно и Кристобаль, утреннюю сотворяя молитву, с брезгливостью и равнодушием отчаяния ощутил, что нога внутри левого ботфорта сделалась липко-мокрой, а боль зазвучала мажорней.

Альфонсо же, поэт и сапожник, традиционно запивший на День Всех Святых, не просыхавший две с половиной недели и впавший в ожидаемое безумие, страдал теперь, связанный,  в темной захламленной клетке тольды (тольда - помещение на корме каравеллы), читал стихи на одном мертвом и двух живых языках, воевал с искушенными андалузскими бесами и устранить дефект был явно не в состоянии.

До берегов неласковой Кастилии оставалось два дня пути – при попутном ветре.
      
Но ветер в его, Кристобаля, жизни – редко бывал попутным.
      
...и хотя бы кто-то в состоянии был понять – чего ему это стоило. Вся эта ненависть придворной шелупени, интриги закулисные, заговоры и предательства, бюрократизм и скудоумие толстомясых чиновников, годы прозябания в ожидании королевской милости, непонимание, недоверие, неприятие – хоть бы кто-нибудь понимал!
      
Колон, вдохнув глубже, вынул облегченное хворью тело из кресла, побрел, сильно хромая, к фальшборту, зашелся в долгом, до пота жаркого, приступе кашля, отхаркнул и сплюнул в свинцовый океан. И, согнутый в дугу радикулитом, локти уложив на влажное дерево, продолжал стоять.
      
Да – он любил золото. Золото трудно не любить. Это он, Колон, писал в свое время Изабелле: «...Золото создает сокровища, и тот, кто владеет им, может совершить все, что пожелает, и способен даже вводить души в рай». Уж она-то, носившая, помимо прояих, еще и прозвище Жадной, понимала его как никто!
      
А все же, помимо золотодобычи, он и еще кое-что совершал. Он - создавал настойчиво погоду. И раздвигал унылый горизонт.
      
Но даже те, с кем он продолжал открывать Индии – поворачивались к нему задом.
      
Во второе плавание с ним пошли полторы тысячи нищих и заносчивых идальго, рыцарей голубой крови, откровенно-беззастенчивых и морально убогих стяжателей – пошли, как выяснилось, лишь затем, чтобы превратить выстраданную им Эспаньолу в благоухающий кровью ад.
      
А Колон, все более утрачивая веру в человечество, отправился в третий раз за моря и открыл берега Южной Америки. И вернулся на Эспаньолу – где старый спутник его, заклятый друг Франсиско Ролдан едва не сунул ему в спину стилет.

Иезуитствующая раньше срока  Изабелла, вспомнившая о королевских когтях, наслала ревизию, вытребовала Колона в Испанию – и получила: в цепях.
      
Свободу, кое-как разобравшись, ему вернули – но веру, и без того давшую сильный крен, воротить так и не смогли.
      
И даже золото, какое трепетно и нежно любил он – редко отвечало Кристобалю взаимностью.

Золота постоянно не хватало: сыновья его, дети умершей давно жены, вырастали и пускались во все тяжкие, к статьям расходов добавлялись карты, вино, экипажи и девочки – и Колон, сознавая неизбежность происходящего, только вздыхал, расставаясь с милыми его сердцу дублонами.
      
И самому ему хотелось порой: плюнуть на все, отложить подготовку очередной экспедиции и загулять с феерическим размахом, деньги без счета швыряя на девочек, карты, лошадей и вино – но он звался Кристобаль Колон и не мог тратить время на всякую ерунду.
      
А все же была и у него тихая гавань. Женщина, которую он знал семь лет. Женщина с черным мастифом, вдова обнищавшего стряпчего.

И женщина эта тоже не все понимала, требовала чересчур многого и упрекала его в скупости и бессердечии. И материлась, бывало, на весь квартал, и клялась порвать с ним всякие отношения.

Но каждый раз, очередное привозя открытие, он находил их в толпе встречающих – женщину и черного мастифа. И на душе у седеющего скитальца – делалось несколько легче.
      
До берегов неласковой Кастили оставалось два дня пути – при попутном ветре.
      
До будничной и почти нищей смерти в Вальядолиде – немногим, пожалуй, больше.
      
...утомившись стоять, устроив нетяжелое и длинное, терзаемое сухим кашлем тело в изъеденном древоточцем кресле, лелея пульсирующую в истекающей ноге боль, Колумб обозревал туманный горизонт и едко улыбался.
      
Может быть, самое светлое, что было в его сумбурной, великой и непонятой жизни – женщина и черный мастиф. Какие всегда находились по эту сторону океана. Каких не нужно было искать.
      
И чтобы окончательно понять это, ему и потребовалась-то пара пустяков: быть Колумбом, мотаться всю жизнь по чужим морям, создавая погоду, и – изменять без ложной скромности мир.

Вернуться на страницу "Христофор Колумб - сделано... в Каталонии?"

Вернуться на страницу "Разное о Каталонии"

На главную