К тому времени, когда Сальвадор Дали, поступивший учиться в Мадридскую академию изящных искусств Сан-Фернандо, поселился в студенческом общежитии, известном как "Резиденция" или "Рези", Федерико Гарсиа Лорка давно уже успел стать ее старожилом - и одной из главных знаменитостей этой столичной "общаги", где царил дух невиданного по тогдашним меркам католической Испании свободомыслия.
Сын богатого землевладельца из Андалусии, Лорка был шестью годами старше Дали и к 1923-му, когда состоялось их знакомство, уже мог похвастаться кое-какими успехами на поприще поэзии - хотя настоящий взлет его карьеры был еще впереди.
В "Резиденции", по воспоминаниям современников, Лорка был невероятно популярен: талантливый поэт и многообещающий драматург, прекрасный рассказчик, яркий собеседник, замечательный пианист, способный певец, искусный рисовальщик... Одним словом - душа любой, даже самой изысканной и утонченной, компании!
С любой точки зрения Лорка был почти идеален, за исключением, разве что, одной "маленькой, но существенной детали": он был гомосексуалистом, что в те годы даже в свободолюбивой "Резиденции" поощрялось далеко не всеми. Однако стоило Федерико сесть за рояль и запеть - и сердца самых ярых его недоброжелателей мимо воли оттаивали. Личное обаяние Лорки (это отмечалось всеми без исключения) обладало сильнейшим магнетическим эффектом, и устоять перед ним, при всем желании, было попросту невозможно.
Сальвадор Дали, напротив, в ту пору был крайне робким, донельзя закомплексованным юношей из глухой каталонской провинции, который неимоверно стеснялся открывать рот на публике и старался делать это как можно реже. Знаю, в такие детали биографии художника, который впоследствии прославился паталогической болтливостью, поверить категорически невозможно - однако это чистая правда!
Казалось бы, более противоположных друг другу молодых людей сложно себе представить.И все же, все же... Невзирая на разницу в возрасте, в социальном положении (семья Лорки на кастово-имущественной лестнице стояла значительно выше), в популярности, наконец - с первой же встречи Сальвадор и Федерико ощутили неудержимую симпатию друг к другу, вскоре переросшую в искреннюю и настоящую дружбу.
Что до Дали, он, как и все прочие, был попросту сражен наповал мощным обаянием личности Лорки. Очень эгоистичный и скупой на похвалы, художник позже напишет в своей "Тайной жизни": "...Личность Федерико Гарсиа Лорки произвела на меня сильнейшее впечатление. Это был поэтический феномен, уникальный, цельный: поэзия во плоти с пульсирующей кровью, трепещущая от тысяч язычков пламени, сокрытых в темноте потаенной биологии, наделенная, как и всякая сущность, своей собственной неповторимой формой".
Быстро выяснилось, что у Сальвадора и Федерико много общего: детство обоих было исполнено музыки и народного творчества; оба любили поэта Рубена Дарио и Францию - и оба одинаково недолюбливали немцев. Оба испытывали сильные проблемы с собственной сексуальностью, пусть проблемы эти коренились в разных причинах; и, наконец, оба были невероятно талантливы: одному предстояло стать величайшим художником Испании 20-го века, а другому - величайшим поэтом!
Да, поначалу не имевший успеха в обществе, но подспудно страстно желавший его Сальвдор жестоко ревновал к повсеместной популярности Федерико - но разве мог этот пустячок хоть сколько-нибудь нарушить их вспыхнувшую внезапно и засиявшую истинным Солнцем дружбу? Нет, нет, и еще раз нет!
Единственное, может быть, в чем взгляды поэта и художника не совпадали - религия. Дали в ту пору был воинствующе антирелигиозен (сказался, среди прочего, атеизм отца художника) - Лорка же, напротив, отличался "глубоким религиозным духом", впитанным, безусловно, в семейном кругу. Это несовпадение во взглядах не раз приводило к спорам, которые, как ни странно, лишь укрепляли дружбу обоих. Впрочем, странного как раз ничего и нет: и любишь, и дружишь не разумом, а сердцем - если, разумется, речь идет о настоящей дружбе и настоящей любви.
Бесконечные и страстные дискуссии на тему мирового - и, прежде всего, их собственного - искусства, перемежаемые прилежным посещением всех увеселительно-злачных ночных заведений Мадрида и Толедо, когда денежки родителей "проматывались с безграничной и расточительной щедростью" - всё это сплачивало Дали и Лорку ещё более, образуя тот самый багаж совместно прожитых мгновений, которыми нам единственно и остается утешаться в глубокой старости.
Забегая вперёд: именно эти воспоминания поддерживали тусклый огонек жизни в несчастном Дали в последние годы, когда Гала умерла, а сам он продолжал цепляться за жизнь скорее из привычки и по велению инстинкта.
Впрочем, до печального финала тогда, в начале 20-хх, было бесконечно далеко. Дали и Лорка были упоительно молоды, безгранично талантливы и так же беспредельно счастливы своей дружбой.
А затем случилось непредвиденное: 22 октября 1923 года Сальвадор "за участие в студенческих волнениях" был отчислен из Академии на год - решение во всех отношениях несправедливое, вызвавшее бурю гнева со стороны отца Дали, который даже ездил в Мадрид, пытаясь "добиться правды" - но безуспешно. Администрация Академии была неумолима. Уложив вещи, Сальвадор уехал в Фигерас - и дружба между ним ним и Лоркой, по "не зависящим от них обстоятельствам", оказалась прерванной.
В дальнейшем целый год им пришлось общаться лишь посредством переписки - однако, по моему глубокому убеждению, этот год как раз и нужен был обоим для того, чтобы понять, насколько важное место каждый успел занять в сердце другого.
Что до Лорки - именно за этот год он успел осознать, что его чувства к Дали начинают выходить за рамки обычной между молодыми людьми дружбы, приобретая новую, пугающую, тревожную - и в то же время мучительно сладкую окраску. К 1925-му году новое чувство Лорки оформилось окончательно; дружба с Дали переросла в любовь к каталонцу. Нетрадиционное естество поэта из Малаги забирало над ним все большую власть - и тонко чувствующий, очень наблюдательный Дали не мог, разумеется, не видеть и не понимать этого.
Тем не менее, Сальвадор со свойственной ему парадоксальностью поведения не только не пресекал "новое чувство" Лорки, но даже в какой-то степени поощрял его, изначально понимая, что, не являясь гомосексуалистом, не сможет ответить поэту взаимностью. Дали, при всех его неоспоримых достоинствах, всегда отличала некая врожденная, не до конца осознанная им самим жестокость, что замечательно прослеживается на примере его отношений с Лоркой.
В апреле 1925-го Дали приглашает Федерико на страстную неделю в Кадакес, где все семейство художника с нетерпением ожидает визита молодого и талантливого поэта, находившегося тогда в зените славы. Лорка, следует отметить, произвел огромное впечатление и на отца Сальвадора Дали, и на его младшую сестру Ану-Марию, с которой у поэта сложились особенно дружеские и доверительные отношения.
Сальвадор был несказанно горд успехом, который имел Лорка среди его домашних, и горел желанием влюбить Федерико в свой малый уголок земного шара так же, как был влюблен он сам. Для этого Сальвадору не пришлось прилагать особенных усилий: сложно представить себе места более романтичные, чем Кадакес, Порт-Льигат, мыс Креус... Впрочем, Лорка с легкостью влюбился бы в любое место мира - при условии, что там есть Сальвадор.
В Фигерасе отец Дали организовал чтение пьесы Лорки "Мариана Пинеда", прошедшее с грандиозным успехом; после у Сальвадора и Федерико были два незабываемых дня в Барселоне, которая произвела на поэта из Малаги огромное впечатление...
В этих благодатных декорациях любовь Лорки к Дали укреплялась все более - и становилась все большей проблемой, которую, повторимся, Дали не мог не замечать. В 1926-ом Федерико, терзаемый неразделенным чувством, публикует "Оду Сальвдору Дали", которую можно и нужно воспринимать единственным образом: как признание поэта в любви к художнику:
Та наскальная роза, которой ты бредишь.
Колесо с его синтаксисом каленым.
Расставание гор с живописным туманом.
Расставанье тумана с последним балконом.
Современные метры надеются в кельях
на стерильные свойства квадратного корня.
В воды Сены вторгается мраморный айсберг,
леденя и балконы и плющ на балконе.
Осыпается с окон листва отражений.
Парфюмерные лавки властями закрыты.
Топчут сытые люди мощеную землю.
Утверждает машина двухтактные ритмы.
Дряхлый призрак гераней, гардин и унынья
по старинным домам еще бродит незримо.
Но шлифует зенит свою линзу над морем
и встает горизонт акведуками Рима.
Моряки, не знакомые с ромом и штормом,
истребляют сирен по свинцовым лиманам.
Ночь, чугунная статуя здравого смысла,
полнолуние зеркальцем держит карманным.
Все желаннее форма, граница и мера.
Мерят мир костюмеры складным своим метром.
Натюрмортом становится даже Венера,
а ценителей бабочек сдуло как ветром.
* * *
Кадакес, балансир лукоморья и взгорья.
Гребни раковин в пене и лесенок ленты.
Древним богом садовым обласканы дети
и баюкают бриз деревянные флейты.
Спят его рыбаки на песчаной постели.
Служит компасом роза на палубе шхуны.
Плещет бухта платками прощальными, склеив
два стеклянных осколка, акулий и лунный.
Горький лик синевы и песчаные пряди
полукруг парусов замыкает подковой.
И сирены зовут, но не манят в пучину,
а плывут за стаканом воды родниковой.
* * *
О Дали, да звучит твой оливковый голос!
Назову ли искусство твое безупречным?
Но сквозь пальцы смотрю на его недочеты,
потому что тоскуешь о точном и вечном.
Ты не жалуешь темные дебри фантазий,
веришь в то, до чего дотянулся рукою.
И стерильное сердце слагая на мрамор,
наизусть повторяешь сонеты прибоя.
На поверхности мира потемки и вихри
нам глаза застилают, а сущности скрыты.
На далекой планете не видно пейзажей,
но зато безупречен рисунок орбиты.
Усмиренное время разбито на числа,
век за веком смыкает надежные звенья.
Побежденная Смерть, отступая, трепещет
и хоронится в узкой лазейке мгновенья.
И палитре, крылу, просверленному пулей,
нужен свет, только свет. Не для снов, а для бдений.
Свет Минервы, строительницы с нивелиром,
отряхнувшей с развалин вьюнки сновидений.
Древний свет, он ложится на лоб человечий,
не тревожа ни сердце, ни рот говорливый.
Свет, который страшит дионисовы лозы,
водяные извивы, речные разливы.
Ты художник, и прав, отмечая флажками
очертанья границы, размытые ночью.
Да, ты прав и не хочешь, чтоб форма размякла,
как нежданного облака ватные клочья.
Нет, ты смотришь в упор, ты вперяешься взглядом
и копируешь честно, без фантасмагорий.
Эту рыбу в садке, эту птицу в вольере,
ты не станешь выдумывать в небе и в море.
Осязаемость, точность, задача и мера.
Это взгляд архитектора на обветшалость.
Ты не любишь земли, где растут мухоморы
и на знамя глядишь как на детскую шалость.
Гнутся рельсы, чеканя стальные двустишья.
Неоткрытых земель на планете не стало.
Торжествует прямая, чертя вертикали
и вовсю прославляют Евклида кристаллы.
* * *
Да, но есть еще роза. В саду твоем тоже.
Путеводная наша звезда неизменно.
Словно эллинский мрамор, слепой, отрешенный
и живой своей мощи не знающий цену.
Раскрывает нам хрупкие крылья улыбок,
заставляет забыть о работе и поте
роза радости без облюбованных терний.
Пригвожденная бабочка, весть о полете.
Есть она, эта роза.
* * *
О Дали, да звучит твой оливковый голос!
Молода твоя кисть, и работы незрелы,
но сквозь пальцы смотрю на твои недочеты,
восхищаясь, как точно нацелены стрелы.
Мне завидны и твой каталонский рассудок,
объясненье всему находящий упрямо,
и в груди астронома червонное сердце
из французской колоды. Без единого шрама.
Мне понятны усилия мраморной позы.
вызов улице, страсти, волненьям и бедам.
Хорошо, когда в бухте морская сирена
шелестит перламутровым велосипедом.
Но важнее другое. Не судьбы искусства
и не судьбы эпохи с ее канителью,
породнили нас общие поиски смысла.
Как назвать это - дружбою или дуэлью?
Остальное не в счет. И рисуешь ли букли
своенравной Матильды, Тересу с иглою
или женскую грудь, ты рисуешь загадку
нашей близости, схожей с азартной игрою.
Каталония, дактилография крови
на отлитом из золота сердце старинном.
Словно руки сокольничьих, замерли звезды,
стиснув пальцы вдогонку крылам соколиным.
Не вперяйся в костлявый скелет аллегорий,
над песочными не сокрушайся часами.
Твоя смуглая кисть да купается в море,
населенном матросами и парусами.
В то же время и живопись Дали оказывается все более подвластной "вторжению Лорки". Сестра художника Ана-Мария, до того доминировавшая в работах брата в качестве модели безраздельно, не выдерживает "конкуренции" и отходит на второй план. В творчестве каталонца наступает "период Лорки", и такие работы, как "Две Фигуры", "Натюрморт", "Барселонский манекен", "Натюрморт в свете сиреневой луны", "Мед слаще крови", как нельзя более красноречиво свидетельствуют об этом.
И в том же 1926-ом Дали окончательно изгоняют из Мадридской Академии (на этот раз по вине самого Сальвадора) - и снова между художником и поэтом встают семь сотен километров, физически разделяющие их.
В этой ситуации присутствует один момент, на который, как правило, не очень-то обращают внимание: порвав с Академией и Мадридом, Дали решительно развернулся в сторону Парижа, где делалось тогда все авангардное искусство. В жизнь каталонца решительно вторглись новые кумиры - сюрреалисты, и это стало началом охлаждения чувств Дали к Лорке, о котором Сальвадор и сам вряд ли тогда подозревал.
Внешне, впрочем, это никак не проявлялось. 1 февраля 1927-го года Дали начал проходить воинскую службу в крепости Сан Фернандо, в одном километре от родного Фигераса (мероприятие почти номинальное, поскольку художник даже ночевать продолжал дома), а уже в марте послал Федерико открытку довольно пошлого амурного вида, в которой выражал уверенность в том, что летние месяцы в Кадакесе они непременно проведут вместе. Упомянув в тексте открытки о Святом Себастьяне (который считается покровителем гомосексуалистов), Дали явно и намеренно намекал на двусмысленность их с Лоркой отношений.
Лично на меня это производит впечатление пошловатого заигрывания со стороны Дали, который, не желая терять друга, в то же время сознательно провоцировал в нем всплеск чувств, на которые изначально не мог ответить взаимностью. Возможно, всё еще сложнее, и молодой Дали на тот момент просто был не в состоянии разобраться в себе и в своей, если на то пошло, ориентации, безуспешно пытаясь понять, не является ли он на самом деле вполне подходящим для гомосексуальных отношений "объектом"...
Лорка прибыл в Барселону в начале мая и сразу же "рванул" в Фигерас, сгорая от нетерпения увидеться с Сальвадором. Учитывая, что они были лишены общества друг друга почти год - можно представить себе восторг, охвативший обоих при встрече!
Тем не менее (вот оно, влияние нового парижского искусства!) Дали, со свойственной ему проницательностью, между дел умудрился раскритиковать коое-какие аспекты стихотворного творчества Лорки той поры, не без оснований находя их "устаревшими".
Можно не сомневаться, что Лорка, не менее самолюбивый и обидчивый, чем сам Дали, был глубоко задет критикой Сальвадора - как можно не сомневаться и в том, что на чувства его к Дали это нисколько не повлияло и повлиять не могло.
После Федерико уехал в Барселону, где вовсю готовилась премьера его пьесы "Мариана Пинеда", состоявшаяся 24 июня в барселонском театре "Гойя" с участием знаменитой тогда каталонской актрисы Маргариты Ксиргу.
Дали присоединился к поэту в начале июня (его на три летних месяца отпустили со службы) и, как обещал, принял самое деятельное участие в подготовке декораций и костюмов, имевших, как и сама пьеса, шумный успех.
Проведя пару недель в Барселоне в роли абсолютной "звезды" - а Лорка действительно был обожаем каталонской публикой - поэт присоединился к семейству Дали в Кадакесе. Эти летние недели, проведенные им на самом краю каталонского света вместе с Дали стали для Федерико самым счастливым временем в жизни! Никогда еще Сальвадор и Федерико так не упивались обществом друг друга - и никогда ранее не были так близки.
Лето, море, солнце, поющая ежесекундно красота Кадакеса, любимый человек, который всё время находится рядом, и который, может быть, вот-вот ответит взаимностью - что еще нужно для счастья?
Федерико так и ощущал свое тогдашнее пребывание в Кадакесе: как счастье безграничное и полное, которого никогда не испытывал ни до, ни после этих благословенных летних месяцев.
В то лето и Дали, кажется, на время потерял голову и впал в окончательную одержимость Лоркой, заметную настолько, что еще один друг художника, Луис Буньюэль (впоследствии - знаменитый кинорежиссер) забил самую настоящую тревогу, не на шутку опасаясь, что "этот мерзкий и развратный Гарсиа" вот-вот развратит и Дали.
И Буньюэль, скорее всего, был как никогда близок к истине. Лорка окончательно утратил контроль над своими чувствами и предпринял попытку "склонить Дали к физической близости". Об этом можно судить из письма поэта, адресованного Сальвадору вскоре после того, как Лорка уехал: "Я вел себя с тобою - лучшим, кто мне дан - как последний идиот. С каждым мигом я понимаю это все отчетливее и смертельно сожалею об этом. Но это только усиливает мои чувства к тебе и мое отождествление с твоими идеями и твоей личностью..."
Так или иначе, такого лета в жизни Дали и Лорки больше не было. Дороги их впоследствии разошлись, и вновь художник с поэтом встретились лишь семь лет спустя. Возможно, Лорка, поняв, что Дали никогда не сможет ответить ему взаимностью, предпочел не истязать себя напрасными надеждами. Возможно, Дали, впервые испугавшись, что однажды не сможет противостоять напору друга, решил не усугублять ситауцию - кто знает...
После этого лета Лорка и Дали не станут полностью упускать друг друга из вида - они продолжат переписываться, внимательно следя за успехами друг друга, пока в судьбоносном для Дали 29-ом на жизненном горизонте художника не появится главная актриса спектакля под названием "Жизнь Сальвадора Дали" - Гала, которая мгновенно сметет со сцены всех прочих актеров, включая и "милого Федерико".
Следующая встреча художника и поэта состоится лишь через семь - в 1935-ом, и Лорка будет испытывать престранное ощущение: как если бы бывший сиамский близнец, насильно или по глупости отъятый от своей половинки по имени Сальвадор, лицезрел воочию преемника, сросшегося теперь с Сальвадором воедино и носящего имя "Гала"...
Впрочем, вряд ли Лорка способен был рассуждать логически. Более того, вряд ли он способен был рассуждать вообще. За окном шумел 1935-ый год, оба - и поэт, и художник - уже были знамениты, хотя ни один не достиг еще пика творческой мощи...
Оба напряженно работали и были загружены творческими проектами. Лорка, собственно, и прибыл в Барселону исключительно по делам, связанным с постановкой своих пьес - но как только узнал, что Дали находится в Каталонии, и есть возможность встретиться с ним - все и всяческие дела мгновенно перестали для него существовать.
Да что там "дела"! Весь мир Лорки перестал существовать, в секунду сузившись до фигуры стройного молодого человека с острым умом, циничным юмором и нахальными усиками - Сальвадора Дали. Его Сальвадора Дали, который находится совсем рядом - можно ли представить себе подобное счастье?
28 сентября, в день назначенной встречи с Дали, Лорка должен был участвовать в творческом вечере, устроенном в его честь поклонниками в Барселоне. Однако вместо того, плюнув на все, проявив совсем не свойственное ему пренебрежение к людям, Федерико прыгнул в поезд и вместе с четой Дали умчал в Таррагону, даже не удосужившись предупредить или извиниться.
И - как будто не было семи лет разлуки! Все чувства вернулись вновь - и, похоже, даже с большей силой! Во всяком случае, в интервью после этой встречи Федерико только и говорил, что о Сальвадоре Дали. "Мы близнецы душой. И вот вам доказательство: семь лет мы не видели друг друга, но находим согласие буквально во всем, будто бы никогда не прерывали наших бесед. Сальвадор Дали - гений!"
Это встрече художника и поэта суждено было стать последней.
В 1936-ом, за три дня до начала Гражданской войны, Лорка выехал из Мадрида в Гранаду, чтобы повидаться перед отъездом в Мексику с родными. Выехал, хотя многие пытались отговорить его от этой безрассудной поездки: симпатии Лорки к Республике были общеизвестны, а на юге, напротив, были особенно сильны позиции правых. Дальнейшие события разворачивались трагически и неотвратимо. Судьба, пряча глаза, взяла Федерико за руку и повела его в гости к Смерти.
16-го августа Лорка был арестован франкистами, а тремя днями позже, вместе с другими осужденными без суда и следствия - расстрелян и сброшен в овраг, ставший для несчастных общей могилой. Так, в невыносимых мучениях, предшествовавших концу, оборвалась жизнь величайшего поэта Испании.
Известия о смерти Лорки дошли до Сальвадора, находившегося тогда в Париже, лишь в сентябре. Как пишет сам Дали в своей "Тайной жизни", первое, что он интинктивно сделал, узнав о смерти друга, это воскликнул "Оле!" Так зрители корриды выражают восхищение работой тореро, и Дали, издав этот на первый взгляд неуместный звук, всего лишь признал, что Лорка завершил свой жизненный путь поистине великолепно - достойным для такого таланта образом!
Далее Сальвадор пишет, что "Лорка стал всего лишь жертвой всеобщей сумятицы и хаоса, царившего тогда в Испании, поскольку был "самым аполитичным человеком из всех, кого я знал." Это ложь. Лорка активно поддерживал Народный Фронт, резко осуждал фашизм и даже заявил в одном из интервью, что "правые Гранады - не только худший вариант испанской буржуазии, но и заговорщики против законного правительства".
Очевидно, что в книге, написанной в 1942-ом году, Дали по одному ему известным причинам не хочет показывать, какое впечатление на самом деле произвела на него смерть Лорки, его "величайшего друга". Однако истина проступает в картинах Дали, на которых то и дело появляется печальное лицо Федерико - прямое доказательство того, насколько тяжело художник переживал в то время смерть своего единственного друга.
"В то время" - пожалуй, неверно сказано. Лорка навсегда остался для Дали "величайшим другом".
В 1982-ом, когда умрет Гала, а Дали, после безуспешных попыток свести счеты с жизнью, практически полностью утратит дар речи и превратится в свою жалкую тень, единственные членораздельные слова, которые сможет разобрать приставленная к полубезумному больному старику сиделка - "Мой друг Лорка".
Мой друг Лорка...
Статьи по теме:
НАШ ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ТЕАТРУ-МУЗЕЮ ДАЛИ:
Write a comment
Людмила (Thursday, 12 October 2023 07:53)
Прекрасная статья, отличный язык, владение материалом на высоте. Два маленьких замечания: Лорка - поэт не из Малаги, а из Гранады. И второе, чисто корректорское, - обращение с порядковыми числительными. Лучше уж совсем без суффиксов.)