"Красное спокойствие" Глава 5. Дом
zakharovsergei@mail.ru Тел, WhatsApp, Viber +34 630917047
Барселона. 09-55
Дозрел, решился, перебрался в Пиренеи и жил в городишке Сорт с населением в две с половиной тысячи душ - и это для него было в самый раз. Он и в горы-то забрался - чтобы меньше людей. Устал, устал он от людского изобилия - слишком много в Барселоне было хаоса, шума и суеты, и слишком мало - чистого воздуха.
В Сорте воздух был хрустален, да и вообще - Пуйджу здесь нравилось все, включая название. "Сорт" по-каталански - судьба. Вот так вот - ни больше и не меньше. Коротко и ясно, как выстрел по месту. Что ж, теперь моя судьба - здесь, сказал он, переехав, себе - и судьба эта самая что ни на есть правильная!
Плюс к тому, на испанской и французской сторонах Пиренеев вовсю отстраивались горнолыжные курорты, работа искала людей, а не наоборот, да и платили тогда не в пример лучше нынешнего. А если принять во внимание, что строительная фирма "Кадафалк структурас", куда устроился Пуйдж, зарплату давала в конвертах (дело для Испании самое, в общем-то, обычное) - так и вообще можно было жить припеваючи, тем более сварщику, как Пуйдж.
Отменному сварщику, как Пуйдж - сваривал Пуйдж виртуозно, здесь не поспоришь. Он приходил устраиваться на работу, ему давали проварить вертикальный шов - и брали не раздумывая, а в первое же воскресенье шли в церковь и возжигали благодарственную свечу Богородице Монсерратской за то, что она послала им идеального Пуйджа.
Как работник Пуйдж и был - идеален. Он не болел, не пил, не воровал и не жульничал, не пропускал работу по причине бесконечных дней рождения родственников, чем грешили очень и очень многие, и вообще: в плане дисциплины и исполнительности дал бы фору всем барселонским китайцам. Вдобавок, кроме профессиии сварщика, он владел еще полудесятком других, связанных, понятное дело со строительством - и каждой тоже не как-нибудь.
Тяжелая работа должна, просто обязана оплачиваться хорошо - и так в те времена и было. А дополнительный час сверх восьми положенных стоил, понятно, дороже, и в выходные плата начислялась по двойному тарифу. Хочешь заработать - вкалывай, без просвета и отдыха! Вкалывай, если желание есть и силенка имеются! Силы же в маленьком Пуйдже было на четверых, а выносливости - на полуроту.
Он хорошо помнил, как однажды в Миллениум сорок четыре дня отбомбил по одиннадцать часов без единого выходного - до блевоты и фиолетовых кругов, до ненависти лютой к самому этому блядскому слову: "работа" - однако и денег тогда зашиб, как два участковых терапевта.
А потом явился второй год нового века - год приобретений. В том году он зарабатывал, больше чем когда-либо: как раз затеяли строительство очередного лыжного курорта в часе серпантинной езды от Сорта, строить требовалось много и максимально быстро, и опытные сварщики особенно были в цене. Да-а-а, славные то были времена - о таких сейчас остается только вспоминать!
Год приобретений... Потому что в 2002-м, наконец, он сделал главное: взял ипотечный кредит и стал владельцем двухэтажного дома на окраине Сорта - своего собственного дома.
С домами - как с машинами, когда вмиг и сходу, без заглядывания под капот, пронзительным и мгновенным чутьем понимаешь: это - твое! Называется эта штука просто: любовь с первого взгляда. Только здесь он уточнил бы: не взгляда даже, а легкого, и сразу в десятку, касания глаз.
Так и случилось: лишь увидав солидные черные буквицы "В продаже", и, чуть ниже, красным обозначенный номер телефона, Пуйдж знал, что будет по этому номеру звонить и мехом внутрь вывернется, чтобы дом этот заполучить - коли представится хоть малая возможность. С девушками, машинами и домами это всегда так: увидел и, что называется, пропал!
Пропал, воистину пропал и Пуйдж, остановившись с распяленным счастливо ртом и слушая ошалевшее и взявшее с места в карьер сердце - это был его дом! И вырастал дом всей своей каменной массой из пиренейской зелени как раз в идеальном, по мнению Пуйджа, месте: на самой окраине и вплотную к горам.
Дом не "стоял" и не "находился" - так можно сказать о мертвой и безликой бетонной коробке в семь этажей где-нибудь в Бадалоне. Дом именно рос - и возраст его отсчитывали большие солнечные часы на фасаде меж окнами.
Дом рос, матерел и дышал ожиданием - дом ждал своего хозяина. Домам и вообще нельзя без хозяев: посмотрите на любой из них, брошенный без внимания. Поначалу такой дом, остыв и замкнувшись в себе, пытается сохранять вид именно холодный и независимый: дескать, мне и так вполне хорошо - но это, поверьте, не надолго! Дому нельзя без хозяина. Постепенно вся эта дутая независимость сходит на нет, и дом начинает понемногу хандрить.
Дальше - больше. Затяжной этот сплин незаметно перетекает в тяжелую форму депрессии - а кому не известно, что все болезни от нервов? От болящей души полшага до разбитого тела. Боль заразна и всепоглощающа. Очень скоро дом начинает изнывать от бесчисленных болячек и хворей, которые гложут его упоительно и с ненасытностью самой что ни на есть геометрической. И здесь, если не подоспеть вовремя, может оказаться слишком поздно: дом умрет, и вы, только вы будете повинны в мучительной его смерти! Нет, дому нельзя без хозяина!
И хозяину без дома нельзя. Вот ведь как бывает: дом рос, Пуйдж бродил неприкаянно невесть где и не там, где нужно, и не знали оба, что один предназначен для другого, а потом встретились - и сразу все стало понятным.
Пуйдж, например, сходу определил, по себе самому мало объяснимым признакам, что дом еще держится, но уже начинает помаленьку тосковать, и надо, надо срочно его спасать, тем более, что это - его дом.
Эй-эй, спокойно, ты погоди, приятель, не очень-то разгоняйся - трезвой своей половиной тут же осадил он себя. Дом, во-первых, не твой, а во-вторых, не известно, будет ли он когда-либо - твоим! Ты знаешь, сколько он стоит? Тебе известно, на каких условиях его продают?
Не знаю, но для этого здесь и указан телефонный номер - резон но возразил он себе. Все что нужно - это позвонить.
И он таки действительно позвонил, правда не сразу, а неделю спустя: очень уж серьезен был дом, и Пуйдж опасался, что цена будет соответствовать.
Трубку на том конце принял, к удивлению Пуйджа, человек ему знакомый по совместной охотничьей страсти: директор Пиренейского Банка в Сорте сеньор Пунти.
Цена действительно кусалась - кусалась так, что Пуйдж, услыхав эти ненормально вспученные чьей-то жаждой наживы цифры, озадаченно крякнул и приуныл. В следующую минуту выяснилось, что дом - собственность как раз Пиренейского Банка (вот он, источник жадности!). А еще через минуту Пунти предложил оформить на него ипотечный кредит.
Эх, как бы пригодились сейчас дедовы, отданные Алонсо деньги! Подумав об этом, Пуйдж так расстроился, что прикусил до крови губу и едва не выругался прямо в трубку - то есть, в адрес Пунти. Но и без того сладилось все на удивление быстро и ловко, будто сама судьба давала понять: если кто-то и должен быть хозяином этого дома, то только маленький Пуйдж - и никто другой. Он получил кредит не только на дом, но и на оформление сделки, так что самому ему изначально не пришлось вносить ни евроцента - банк в лице сеньора Пунти радушно принял Пуйджа в ипотечные объятия.
Конечно же, до Пуйджа дом знал и других хозяев. Пунти любезно и толково совершил для Пуйджа краткий экскурс в историю.
Первый хозяин - человек, который, собственно, его и построил, и тоже на кредит, выданный Пиренейским банком - прожил здесь всего шесть лет и уехал с семьей в Австралию: неожиданно и непонятно сорвался в Австралию, как будто осознал вдруг, что без кенгуру, страусов эму и диких собак динго; без Великой Австралийской Стены и Большого Барьерного Рифа; без Башни Эврика и уродливо-красивых раковин Сиднейской Оперы не сможет больше существовать... По профессии он был "какой-то адвокат", как довольно прохладно охарактеризовал его Пунти. Странные встречаются на свете люди!
Доводя эту информацию до Пуйджа, сеньор Пунти на сотую долю секунды утерял профессиональную беспристрастность и позволил себе осуждающе приспустить левый уголок нижней губы: дескать, как можно было поменять дом в Каталонских Пиренеях на какую-то непонятную Австралию?! - и здесь Пуйдж полностью был с ним солидарен.
Второй хозяин - барселонский ученый-серпентолог, известный путешественник и исследователь, приобрел дом в ипотеку, бывал здесь наездами, но не более трех-четырех недель в году, и, к величайшему сожалению, два года назад трагически погиб, укушенный габонской гадюкой, во время очередной экспедиции на Черный континент.
Невосполнимая утрата для каталонской и мировой науки, но жизнь так непредсказуема - в особенности, если это жизнь серпентолога... Никаких других привязанностей или родственников, кроме змей, ученый не имел, а кредит платил совсем недолго - посему по смерти его дом снова перешел в собственность Банка.
Перешел, кажется, только затем, чтобы сеньор Пунти помог Пуйджу стать его владельцем.
И как же работал этот сеньор Пунти - мадре миа! С профессиональной стороны Пуйдж узнал Пунти именно в ходе покупки дома, и лишний раз утвердился в своем мнении: Пунти - совершенный банковский робот!
И говорил Пунти идеально гладко, без малейших заноз и зацепин, виртуозно стыкуя одну безупречную фразу с другой, как будто специально для Пуйджа комплектовал длиннейший состав из празднично-ярких вагонов, и, если останавливался, то ровно настолько, чтобы Пуйдж как раз не успел задать интересующий его вопрос...
А руки Пунти, явно приводимые в действие отдельным электромоторчиком, параллельно вели с Пуйджем беседу на своем, еще более приятном и многообещающем, языке - Пуйдж, завороженный их мастерскими пассами не менее, чем гипнотическим баритоном директора, и глазом моргнуть не успел, как оказался в крайнем вагоне этого поезда и сидел, счастливо и глупо улыбаясь, за ореховым столом, перед которым еще один механизм в себе - горбатый нотариус - прочитывал-глотал с третьей космической скоростью одну страницу ипотечного договора за другой, и Пуйдж не успевал ничего толком услышать и просмотреть, потому что мчал поезд угрожающе быстро, и картинки, мелькавшие за окном, слились в конце концов в одну бесконечнную светлую линию, и все так же, без секундной передышки, влет и вмиг, проставлены были под договором последние подписи - а потом все разом замедлилось. Чух-чух, чух-чу-у-х, чу-у-х-чу-уу-уу-хх - и встало.
Щурясь от назойливых фотовспышек, победителем Пуйдж выступил на перрон: вместо здания вокзала здесь каменел упоительно дом с крышей черного сланца и оранжевой бегущей строкой на фронтоне: ДОМ ПУЙДЖА.
Пуйдж шагнул раз, другой - и тут же нарядная кобла в барретинах вструбила "Жнецами", да и как еще: хозяин Пуйдж прибыл вступить во владение!
Механическая - и в то же время поразительно теплая, живая, родная - рука сеньора Пунти стиснула пальцы Пуйджа. Тонкую навощенную дощечку руки сунул нотариус.
Своей, мелко дрожавшей, рукой Пуйдж утер со лба пот, перевел дух и засмеялся, не слыша собственного смеха: от охватившей его оранжевой эйфории он, оказывается, оглох начисто.
Но все понемногу возращалось: краски, запахи и звуки. Никто никуда не спешил. И тем более он, Пуйдж. Потому что только что он стал владельцем Дома. Своего собственного, пусть и взятого в ипотеку, Дома. ДОМА, черт побери!
...Даже сейчас, сказал он себе, сейчас и все время я возращаюсь в мыслях к этому дню. Даже сейчас, десяток лет спустя, я помню этот день весь, целиком: от глыбистой формы облаков на пиренейском небе до отвратительно сладкого и все одно прекрасного запаха тулетной воды сеньора Пунти; от нутряной гнили изо рта горбуна-нотариуса до непонятных синячков на тонких запястьях "Корочки" - служащей банка Долорес Пиньеро; я запомнил даже количество раскатов грома разразившейся в тот вечер - непонятно и неожиданно - грозы: их было ровно четыре. Четыре поистине страшных, разодравших небо снизу доверху, как завесу Иерусалимского храма, а после, чуть погодя, еще три - в половину мертвящей силы.
А еще - был африканский, с песком, во всю длину ночи, дождь.
И был 12 августа 2002-го года самый что ни на есть счастливый человек на земле - домовладелец маленький Пуйдж.
Дом... Мой дом. Мой. Дом. МОЙ ДОМ. Дом, который построил Пуйдж. Построил или купил - какая, к черту, разница? Главное, что это его дом. Что такое человек без дома? Ничто! Пустяк, мелочь, перекати-поле. Дунул сильнее ветер - и нет его. Что ни говори, а по-настоящему врастаешь в свою малую родину, укореняешься в ней намертво (точное слово "намертво", потому как до самой смерти, до исхода, до конца) именно домом - своим.
Вот так и Пуйдж - врос, как врос в склон крутого холма и сам дом - двухэтажный, толстостенный, основательно-каменный; с черносланцевой черепицей, дубовыми ставнями и дубовыми же перильцами терассы; с большущим, на две машины, гаражом; с мансардой, где прямо в кровлю вделаны были два больших окна - как два чистых, влюбленных в небо глаза - и где вполне можно было, при желании, жить; с каменными, почерневшими самую малость сверху львами у крыльца и аллейкой из молодых кипарисов...
А участок за домом, огороженный трехметровой металлической сеткой? А зона барбикю? А каменная беседка, крышу которой обнимали и гладили тяжело разлапистые ветви наклонившейся из-за ограды однобокой, с верхушкой обломанной, ели? Не-ет, лучший дом нельзя было даже представить!
...Пудж вспоминал, как каждую ночь, пока дом не стал еще его собственностью, ходил к нему ночами через весь Сорт, усаживался на малую, у калитки, скамью - и разговариал с домом, как с живым существом. Потому что дом и был - живым существом. А с живым почему бы и не поговорить? Это и правильно: нужно ведь познакомиться как следует, привыкнуть друг к другу - вот Пуйдж и привыкал, и дому давал такую возможность - привыкнуть.
Он курил и тихонько рассказывал дому о себе: все, до самой что ни на есть мелочи, потому что с вранья да утайки начинать совместную жизнь не годилось, да и не особенно что у Пуйджа и было - утаивать. Дом слушал молча и, казалось Пуйджу - одобрительно. И все в итоге получилось - лучше некуда.
Первые месяцы он спал под пахнущей крепким сухим деревом крышей, в мансарде, устроив кровать прямо под одним из двух окон: так вот лежал, а сверху через квадратный проем заплывало под кровлю пиренейское небо, и звезд в нем было - по крайней мере вдвое больше, чем в небе барселонском. Да ради одного этого стоило сюда переезжать!
А как славно поскрипывали в такт шагам его тугие половицы, словно приговаривая: "твой - дом, твой - дом, твой - дом" - голос их он готов был слушать бесконечно.
Конечно же, дом был великоват - для одного. Первый хозяин жил здесь с семьей из пяти человек - и места всем явно хватало. Взять хотя бы кухню - хоть сардану танцуй! Это после барселонской-то кухоньки в их прежней квартире, где, стоя в центре, легко и непринужденно до каждого кухонного уголка можно было дотянуться рукой - и даже не такой длинной, как рука Пуйджа.
Понятно, что кухни не предназначены для того, чтобы есть - однако и общая комната в барселонской квартире была немногим больше. Здесь же - обширнейшая, в половину всего первого этажа, с окнами в три стороны света, с янтарным деревом мощных балок, с внушительным зевом камина - не гостиная, а сказка!
А спальни наверху - числом аж три? Для одного Пуйджа их было многовато, но все ведь могло измениться, и Пуйдж так и видел, как со временем в спальнях этих поселится парочка, а то и тройка маленьких новых Пуйджей - его лучших в мире детей. После того, как он встретил Монсе на трассе Н-2, и между ними, с типичной для Пуйджа скоростью раненой черепахи, снова начали завязываться кое-какие отношения, он подкорректровал мечту: его с Монсе детей - так звучало гораздо правильней.
Однако Монсе он встретил далеко не сразу, да и вообще: семейные отношения - дело серьезное, и торопиться здесь не след. Особенно, если речь идет о Монсе. Уж кому-кому а Пуйджу лучше других был известен взрывной и упрямый ее характер. Однажды у них уже, черт побери, разладилось - и во второй раз Пуйдж предпочитал быть во сто крат более осторожным, чтобы не нарушить, упаси Боже, хрупкий новорожденный этот баланс. Давить на Монсе, форсируя события, означало снова ее потерять - теперь уже, скорее всего, окончательно. А этого он хотел меньше всего на свете. Не-е-т, торопиться здесь ни к чему. Вот Пуйдж и не торопился - он просто жил.
Очень скоро он сроднился с домом настолько, что тот стал казаться ему ни больше, ни меньше, как материнской утробой, когда-то утраченной, а теперь вновь обретенной - утробой, с которой он связан был прочнейшей пуповиной, питающей его свежим соком и кровью жизни. Да и счастлив он был, как младенец - животно, бесконечно и нерассуждающе: счастье и вообще не терпит рассуждений.
Он просыпался, улыбался, лежал с минуту-другую, ощущая влитые в него за ночь звонкие силы - и выпрыгивал мускулистым сгустком из кровати - навстречу новому дню. Он чистил зубы, умывался, приседал тридцать раз со штангой, отжимался сотню от пола - сила играла и взбрыкивала в нем, просясь наружу. Он варил кофе, выходил на терассу, где от "австралийца" (или от серпентолога) остались три пальмы в высоких кадках - и пил взахлеб пиренейский воздух.
Сразу за оградой круто вниз уходила сплошная - не продерись! - ядреная зелень, а дальше и выше громоздились белой вертикалью Пиренеи...
Черт побери! К этому сложно было привыкнуть - и ради этого стоило жить. Мысль о том, что дом куплен в кредит, причем, по явно и сильно завышенной цене, и кредит этот придется выплачивать три десятка лет, приходила не страшно и редко. Точно так же он платил бы и за аренду чужого жилья - разве что значительно меньше. Но чужого - вот в чем разница! Чужого - это же был его, Пуйджа, дом. А за свое почему и не платить? За свое - в том-то вся и штука. Дорого? Да, дорого! Явно здесь поработали ручные оценщики банка. Дорого - зато любовь. Любовь с первого взгляда - та, что без заглядывания под капот. А против любви не попрешь, и голос разума - здесь плевый аргумент.
Нет, Пуйдж долго еще ходил как чумной, не в силах привыкнуть к новому положению дел.
Шутка ли: у него был дом. Дом в Пиренеях - красивейшем месте на планете Земля.
А что еще нужно человеку для счастья? Правильно - охота!..
Полностью текст романа можно прочитать здесь: https://ridero.ru/books/krasnoe_spokojstvie/
